Игорь Викторович Долгополов (1917-1991) — талантливый художник-плакатист, одаренный живописец, ученик Александра Дейнеки — внезапно понял, что главное дело его жизни — рассказы о художниках.
Его рассказы о мастерах отличаются тем, что он берется говорить о вещах обычных и, казалось бы, общеизвестных, ставя своей целью приобщить к богатству художественной культуры всех народов и времен огромный круг читателей, в том числе и тех, кто мало интересовался искусством или, что много хуже, успел составить себе об искусстве и художниках предвзятые и неверные представления.
Для своих рассказов Игорь Долгополов всегда выбирал мастеров с ярким и богатым душевным миром и с совершенной художественной формой, найденной для выражения этого душевного богатства. Глубокое уважение и любовь к художникам пронизывают его рассказы, и они тем лучше, чем больше удается ему целостный и живой образ художника-творца, чье искусство возвышает и облагораживает род человеческий.
Художник.
Айвазовский Иван Константинович (1817-1900).
« Прости мне, великий художник, если я ошибся (приняв картину за действительность), но работа твоя очаровала меня, и восторг овладел мною. Искусство твое высоко и могущественно, потому что тебя вдохновлял гений!»
Уильям Тернер.
Лунная ночь.
Едва ли кто-нибудь может сказать, что однажды увидев море, он забыл его.
Более того, море продолжает звать к себе, оно является в сновидениях, в мечтах и думах.
И сколько бы ни прошло лет, каждый из нас, вновь увидев море, потрясен его жизненной силой, игрой волн, неукротимым ритмом движения.
Море и небо — вот поистине колдовской калейдоскоп самых фантасмагорических сочетаний колеров, бликов и пятен.
Изменяемость отношений красок моря и неба, смена состояний мгновенны, и поэтому мастерство, изображающее эту красоту на холсте или бумаге, выделено в особый жанр, и пейзажисты, изображающие море, зовутся маринистами.
Маринист…
Это гордое, звонкое слово само уже несет в себе запас романтики, от него как будто исходит дыхание моря с его бесконечным, беспокойным и могучим движением.
Художник моря!
Этот жанр дался по-настоящему очень немногим большим живописцам, ибо, чтобы изобразить стихию моря, надо быть и вдохновенным поэтом.
Так написать душу моря, чтобы стать как бы частью этой красоты.
Среди самых крупных и виртуозных певцов моря был наш соотечественник Иван Константинович Айвазовский — художник с невероятной маэстрией, покоривший все трудности живописи и с изумляющей, кажущейся простотой и легкостью достигший самых вершин этого трудного жанра.
Излишне говорить уже о том, насколько свободна, но в то же время собрана и сдержанна должна быть палитра мариниста, ибо художником моря может стать только настоящий живописец от рождения, для которого язык красок и тайны колорита ясны до конца.
Море, как и небо, вечно в движении, в неуловимых рефлексах пленэра.
Надо только это уметь видеть и, главное, запечатлеть на холсте, бумаге, на доске офорта или гравюры.
В погожий летний день в маленьком крымском городке Феодосии, под плеск набегающей бирюзовой волны, в армянской семье Константина Гайвазовского родился в 1817 году сын Ованес…
Этот день был ничем особо не примечателен, но надо сказать, что он навсегда прославил и город Феодосию, и Россию.
Родился великий певец моря.
Айвазовский — виртуоз кисти, постигший все тонкости изображения марин и достигший вершин славы.
Его шедевры украшают лучшие собрания мира и являются гордостью нашей отечественной школы живописи.
Художник, создавший этот поток шедевров, обязан не только своему таланту и трудолюбию. Прежде всего создание мира его образов определено родиной — Феодосией, где с детства он привык видеть и научился любить море.
Феодосия. Крым…
Это они служили соленой купелью, в которой рождался талант будущего мастера, и бесконечная смена состояний, которые так тонко и контрастно отражают море, и старые руины Генуэзской крепости, и стремительный бег облаков, то ослепительно-белых и похожих на вершины вековых гор, то пурпурно-багряных, будто собравших весь жар полдня, то холодно-серебряно-лазоревых, окружающих бледную луну, — все это богатство природы с самых юных лет запало в душу Ованеса, и он часами сидел у моря, любуясь накатом, оставляющим легкую пену и влажный след выброшенных медуз на берегу.
Все, все замечал и запоминал ребенок, а когда пришла пора и муза тихо склонилась у его изголовья, то мальчик взял кусок угля и стал рисовать на белой стене родного дома гордо плывущий корабль.
Штиль.
Отец увидел эти первые опыты восьмилетнего сына и, вместо того, чтобы выругать его за выпачканную стену, вынес ему несколько листов плотной бумаги и карандаши.
— Рисуй, — сказал отец.
И сын начал рисовать стихийно, безудержно. Желание изобразить мир, его окружающий, было неутолимо. Правда, жизнь нелегка, средств на покупку бумаги, красок не было.
Внезапно уехал работать и учиться в далекую сказочную Венецию старший брат Гарик.
Годы шли.
И когда будущему художнику исполнилось десять лет, нужда заставила семью Гайвазовских отдать маленького Ованеса «в люди» — работать в кофейне у грека Александра.
Кофейня.
Мальчик на побегушках.
Горький чад кухни. Дым. Гул голосов и бесконечная цепь серых, нудных будней. Суета, тычки…
И вот однажды один из посетителей кофейни стал читать стихи Пушкина, посвященные гибели Байрона в Греции в боях за освобождение страны от иноземного ига, и вмиг перед глазами десятилетнего паренька предстала набережная Феодосии.
Тихий, тихий вечер — и встреча.
Он вдруг вспомнил светлые, лучистые глаза смуглого, курчавого молодого человека, которого увидел во время приезда туда брига с семьей героя Отечественной войны 1812 года генерала Раевского.
Фамилия юноши с огненными глазами, так запомнившимися маленькому Онику, была Пушкин.
Лишь через ряд лет судьба сведет их снова, уже в столице Санкт-Петербурге, на выставке картин молодого художника Ивана Гайвазовского…
Работа в кофейне у хозяина-грека имела и свои светлые стороны. Общаясь с гостями, слушая рассказы моряков о далеких странах, об их путешествиях, паренек запасался знаниями.
Дружа с музыкантами, Ованес научился играть на скрипке.
Море.
Музыка. Она еще больше обогатила его духовный мир.
Но, как говорят, пути судьбы неисповедимы…
Юному художнику встречается меценат. Архитектор. Он увидел молодой талант и забрал Ованеса из кофейни. Стал учить рисованию, перспективе, дал материалы — бумагу, цветные карандаши.
Упоенно, безотрывно отдался мальчишка любимому делу.
И оно пошло.
Так иногда первый толчок дает импульс к большему движению вперед. У архитектора Коха была легкая рука. Он знакомит градоначальника Феодосии Казначеева с молодым художником, тот дарит ему первые в жизни будущего живописца акварельные краски и обещает поддержку.
Вскоре семья Казначеева переезжает в Симферополь и берет с собою юного Ивана (как его стали звать).
Вскоре после приезда в Симферополь рисунки молодого Гайвазовского посылаются в Петербург с ходатайством о принятии юноши в Академию художеств. Президент Оленин, просмотрев работы молодого человека, дал указание о принятии его «казенным пенсионером».
… Столица России поразила юношу великолепием своих дворцов, парков, чугунных литых оград, мраморными изваяниями… Адмиралтейство, величественный Медный всадник и, главное, — Нева в дорогом убранстве набережных, нарядных мостов. Юноша был очарован.
Наконец-то он близок к своей мечте стать художником — ведь в Российской императорской Академии художеств, как он мыслил, было собрано все лучшее, чем располагала Родина.
Надо лишь учиться, учиться рисовать и писать.
Но не все было так просто и однозначно в ту далекую пору. Николай I, самодержец, лично занимался Академией, и дух, царивший в ней, был казенный, серый, далекий от романтических грез шестнадцатилетнего Гайвазовского.
Он ведь любил природу, море, свою маленькую солнечную Феодосию, а официальные библейские и мифологические сюжеты учебных заданий были чужды маленькому провинциалу, простодушному и застенчивому.
Молодому Гайвазовскому посчастливилось попасть в класс к профессору Максиму Воробьеву — человеку из народа, солдатскому сыну, тонкому лирику, прекрасно чувствующему красоту природы.
Неаполитанский залив. Вид Везувия.
Большой удачей было то, что Максим Никифорович обожал музыку, сам играл на скрипке и великолепно ощущал незримую связь музыки и живописи.
Он сразу полюбил своего нового юного ученика за его талант художника, за музыкальность, за скрипку, которой он так прекрасно владел. И, что очень важно, профессор Воробьев отлично писал воду.
Вот что он говорил о Неве, которую изображал неоднократно в любую погоду и время дня: «У нас Нева — красавица, вот мы и должны ее на холстах воспевать. На тона ее смотрите, на тона!» Воробьев понимал поэзию, дружил с Жуковским, Крыловым, Гнедичем. Словом, это был образованный и тонко чувствующий прекрасное человек… Гайвазовский с первых дней заявил о себе как о талантливом ученике, он много трудился и был с первых шагов отмечен.
Президент Академии художеств Оленин, зная любовь Гайвазовского к морю, подсказывает ему написать к академической выставке пейзаж моря. Ученик блестяще выполняет задание. «Этюд воздуха над морем» — называет он полотно… Любопытно, что этот холст был снят с экспозиции по светлейшему указанию императора Николая I из-за кляузы французского гастролера «живописца» Таннера…
Но чего не бывало в те далекие годы!
Правда, справедливости ради надо заметить, что зарвавшийся Таннер был вскоре изгнан из России, а опала с молодого Гайвазовского снята, и царь даже велел выдать студенту денежный подарок.
Но горечи свершившейся несправедливости юный мастер не забудет никогда.
Шло время… И вот наступил 1836 год, когда впервые Гайвазовскому разрешили выйти в море на боевом военном корабле. Перед молодым художником раскрылись во всей красе грозная мощь Балтики, свинцовые штормы и лазурные дни штилей.
Вся, вся радуга капризной морской стихии предстала перед ним.
Так были созданы семь картин из жизни русского военно-морского флота. В них было не только море, но корабли и люди, написанные с великим тщанием и знанием дела… Гайвазовский нашел свое призвание. Море и флот…
Осенью на академической выставке эти картины имели большой успех.
Чесменский бой.
Пушкин обнял автора полотен.
Картины молодого мариниста похвалил кумир молодежи — «сам» Брюллов.
Это была великая поддержка, столь необходимая любому начинающему суровый и тернистый путь к истинной славе в искусстве.
Дар Гайвазовского также заметил Глинка и встречался с ним. Такое окружение великих людей заставляло только усерднее работать, работать…
1838 год. Весна. Феодосия.
Перед Иваном Гайвазовским родное Черное море. В тишину весеннего полдня врывается рокот прибоя.
Вспененное, яростное море гонит седые валы, и они с ревом вздымаются и рассыпаются у прибрежных камней.
Только крик чаек, грохот и стоны суровой стихии вспугивают разомлевшую от майского зноя тишину…
Художник как зачарованный глядит на ярчайшую гамму красок, рожденную весной, морем и солнцем. Он весь, весь до конца отдается этой вечной музыке, повторяющейся из года в год миллионы лет.
Он посещает Ялту, Гурзуф. Долго-долго стоит у «кипариса Пушкина», вспоминая погибшего поэта.
Мастер устраивает себе студию в Феодосии, куда привозит все крымские этюды.
До самой зимы он неистово трудится, пытается добиться звучания открытого солнца, и наконец привычная коричневая академическая дымка уступает место полной гамме всепобеждающего пленэра.
Ликующее море и звонкое бездонное небо — все, все, кажется, покорно кисти Гайвазовского.
Но он непрестанно ищет. Ищет свою палитру, свой колорит, безжалостно уничтожая и отвергая серые и вялые холсты.
К нему в мастерскую заезжает Николай Николаевич Раевский — генерал, начальник Черноморской береговой линии, и приглашает живописца посетить восточные берега Черного моря.
«Колхида». Военный корабль русского флота тех времен. Он шел мимо крымских берегов. Художник писал этюды.
На борту он познакомился с братом Пушкина, Львом Сергеевичем, и подарил ему пейзаж.
Ледяные горы.
Опять колдунья-судьба свела три имени — Раевский, Пушкин, Гайвазовский…
Правда, Пушкин был лишь брат поэта, но их сходство, стихи любимого Александра, которые он читал, — все это будило воспоминания, трогало до слез…
В конце плавания, подойдя к берегам Кавказа, Раевский посетил флагманский корабль «Силистрия», стоявший во главе черноморской эскадры из пятнадцати судов.
Он взял с собой Гайвазовского и представил его Михаилу Петровичу Лазареву и капитану «Силистрии» Павлу Степановичу Нахимову, а также Владимиру Алексеевичу Корнилову.
Молодой художник встретил на флагмане многих друзей, знакомых по его балтийскому походу, где его прозвали морским волчонком.
Настал момент, когда с этюдником художник участвовал в десанте флота. Он успел сделать несколько зарисовок. Словом, боевое крещение было пройдено…
Лагерь охраняли часовые, и их глухие крики нарушали тишину ночных гор. Особенно запомнилась тайная встреча со ссыльными декабристами, их горячие слова о свободе, разуме, вере в конечную светлую судьбу России.
Никогда не забудет художник пламя костра и блестящие вдохновением глаза собеседников — Одоевского, Нарышкина…
Буйная, дикая природа Кавказа пленила молодого живописца, и он с целой папкой этюдов приехал в Феодосию, где привел все в законченный вид и стал готовиться к отъезду в Академию. В этих новых полотнах Гайвазовского уже окончательно сложилось его основное призвание — маринист-баталист!
Просмотр.
После долгих прений Совет Академии решил отправить Гайвазовского среди других за рубеж для изучения классики. Первые шаги были в Италии. Венеция сразила своей яркостью, неподражаемым холодным колоритом, столь свойственным Веронезе, Тьеполо и другим гигантам венецианской школы.
Ованес посетил в монастыре своего брата Гарика, и брат сообщил, что фамилия их предков была Айвазян. И поэтому они решили убрать букву «Г» и писать Айвазовский.
Италия раскрыла богатства своей культуры, живописи, скульптуры, архитектуры.
Молодые люди, потрясенные Римом, Флоренцией, изучали мастерство, копировали классиков.
Они увидели Неаполь, бухту, Везувий.
Айвазовский пробовал показывать свои марины итальянцам.
Некоторые холсты имели подлинный успех.
Шли заказы от богатых меценатов, вельмож.
Однажды русский художник Александр Иванов взял с собой Айвазовского на этюды в Сабинские горы.
Маленький городок Субиако расположен всего в сорока верстах от Рима.
Его окрестности были поистине дикими, первозданными по своей растительности и рельефу, украшенному суровыми, голыми скалами. Мастер работал на натуре неспешно.
Долго рисовал, компоновал этюд, а потом с великим усердием выписывал каждую, казалось, малозначительную деталь.
Стоял жаркий полдень.
Иванов уже несколько раз переписывал этюд.
Был недоволен работой.
Вечерело.
К нему присоединился Айвазовский, бродивший вокруг и рисовавший в альбоме наброски.
Сурово поглядел Иванов на беглые кроки своего молодого друга.
Ему стало больно от такого легкомысленного изучения натуры, и он стал долго и упорно рассказывать, как важно не «сочинять» природу, придумав несколько ловких приемов, а потом штамповать пейзажи-декорации, нагруженные эффектами, рассчитанными на неискушенного зрителя.
«Владеть кистью — этого еще очень мало, — произнес Иванов, — чтобы быть живописцем. Живописцу надо стать вполне образованным человеком, он должен стоять на уровне с понятиями своего времени».
… Великий мастер умолк.
Тишина окутала вечный простор долин.
Лишь легкий дымок костров, спешивший к небу, напоминал о присутствии здесь человека с его суетными заботами, мирскими делами.
Айвазовский понял всю глубокую правду слов учителя.
Не фантазировать и сочинять свою природу, а изучать и тщательно следовать ее законам — вот его задача.
Иначе его ждет довольно банальная судьба модных художников, заполняющих салоны.
Но если говорить откровенно, то наставления Иванова вскоре были заглушены похвалами льстецов, невежд, дилетантов, часто и в большом количестве сопутствующих искусству.
Так большой корабль обрастает во время своего плавания ракушками, водорослями, покрывается ржавчиной.
Тогда его надо чистить.
Ставить в док.
С человеком это сделать сложнее. Слава часто захлестывает молодого художника, и он, подобно гоголевскому Чарткову, пишет бездумно один холст за другим, не видя, как сползает в объятие моды, дешевого успеха, становится ремесленником.
Муза не прощает измен.
… Седые руины Рима, свежий после дневного зноя воздух, великолепные, иногда мрачные силуэты далекой истории. Арки, колонны, монументы… И все это озарено пепельным светом луны, бегущей по какому-то особенно черному бездонному майскому небу.
Да, школа прекрасного, полученная Айвазовским не без помощи Александра Иванова и Гоголя, была бесценна…
В чем, на первый взгляд, не всегда понятная мировая слава картин Айвазовского? Ведь рядом с ним жили и творили крупные мастера, ныне почти забытые. Дело все в том, что великий маринист обладал замечательным качеством — любить красоту природы и уметь запоминать типические мотивы, а потом писать их языком доступным и простым. И эти его порою простодушные по драматургии композиции до глубины души трогают любого зрителя, от опытного художника-профессионала до рядового посетителя его выставок, побуждают вспоминать минуты общения с природой, морем. Художник заставляет вместе с собою любоваться прекрасным, делает зрителя активным сопереживателем, своим единомышленником. Конечно, в общем восторженном хоре почитателей таланта Айвазовского находились голоса скептиков, называвших некоторые полотна певца моря банальными.
Но боже, куда деваться от скептиков!
Ведь так устроен мир, что есть разряд людей, способных не заметить у любого мастера сто отличных картин и полить грязью все его творчество из-за одной или двух менее удачных композиций.
К сожалению, это относится во многом и к группе «ценителей» искусства, призванных нести людям высокий вкус и правду о живописи…
Так долгие годы «забывали» Репина, пытались умалить значение русской классики.
У Айвазовского был добрый гений — судьба.
Это она чудом свела его еще мальчишкой с Пушкиным и Раевским.
По приезде в Петербург заставила в первые дни встретиться на улице и подружиться со своим будущим профессором Академии художеств Воробьевым, столкнула с Брюлловым, Глинкой, Крыловым, Александром Ивановым, Гоголем, великими моряками Лазаревым, Нахимовым, Корниловым и другими героями морских и сухопутных баталий.
Словом, редко у кого такая (по тому нелегкому времени) безоблачная, не считая двух конфликтов с царем Николаем I, судьба.
Правда, надо сказать, что сам талант и характер Айвазовского с самых юных лет обладали удивительной привлекательностью, мягкостью и обаянием.
Тысячу раз прав был Ньютон, который однажды воскликнул, что никогда не создал бы и малой доли свершенного, «если бы не стоял на плечах гигантов». С полным основанием мог повторить эти слова и Айвазовский, в творческой судьбе которого принимали участие корифеи русской и мировой культуры.
Поистине феноменальной по стечению обстоятельств была встреча Айвазовского с первым маринистом Европы — Уильямом Тернером, происшедшая в Риме.
Великий Тернер обласкал молодого художника, он несколько дней бродил с ним, непрестанно беседуя об искусстве.
Записей разговоров нет.
Но зато сохранились строки Тернера, посвященные одному из пейзажей Айвазовского: «На картине этой вижу луну с ее золотом и серебром, стоящую над морем и в нем отражающуюся… Поверхность моря, на которую легкий ветерок нагоняет трепетную зыбь, кажется полем искорок или множеством металлических блесток на мантии великого царя!.. Прости мне, великий художник, если я ошибся (приняв картину за действительность), но работа твоя очаровала меня, и восторг овладел мною. Искусство твое высоко и могущественно, потому что тебя вдохновлял гений!»
Каково было юноше прочесть эти строки, как бы льющиеся из самой души великого маэстро. Это было высшее признание!
Вскоре парижский Лувр предложил ему выставить свои холсты, и Айвазовский привез «Море в тихую погоду», «Ночь на берегу Неаполитанского залива», «Бурю у берегов Абхазии»… Успех был полным.
«Первый русский в Лувре» очаровал парижан.
За этой экспозицией последовали многочисленные путешествия — Лондон, Лиссабон, Гренада, Барселона, Гибралтар, Мальта. И везде, везде художник пишет, рисует, изучает натуру.
Наконец, Амстердам — здесь двадцатисемилетнего художника удостаивают чести стать членом Амстердамской Академии художеств. 18» год.
Увенчанный европейской славой, в середине лета он возвращается на родину.
Петербург встретил Айвазовского как триумфатора. Он вскоре был удостоен звания академика живописи и несколько дней спустя узнал, что его причисляют к Главному морскому штабу в звании «первого живописца» с правом носить мундир Морского министерства и поручают написать виды русских портов — Кронштадта, Петербурга, Петергофа, Ревеля, Гангута…
Заказы завалили его. Петербургский свет спешил заполучить в свои собрания полотна Айвазовского…
Эта светская блестящая круговерть утомляла, отвлекала от любимого дела.
И по совету Белинского Айвазовский решает покинуть Петербург и едет трудиться в Крым, в Феодосию…
Перед глазами уезжающего художника стоял образ слабеющего, постаревшего Брюллова, так много обещавшего дать родине по приезде из Италии. Нет, нет! Работать, работать, работать.
Никакой суеты, пустословия, никчемной траты времени.
Светский Петербург был поражен, узнав, что художник в самом расцвете сил и славы бросает столицу и уезжает в «эту дыру».
Девятый вал.
Царь Николай I, узнав об отъезде Айвазовского, заявил: «Сколько волка ни корми, он все в лес глядит!»
В этих словах скрывалась ярость монарха, не удержавшего при дворе мастера, которым восхищалась вся Европа.
… А Айвазовский?
Он строит дом-мастерскую в Феодосии и начинает свой многолетний подвиг труда в искусстве. «Для меня жить — значит работать», — говорит художник.
Шли годы. Проходили выставки, которым всегда сопутствовал шумный успех творений Ивана Константиновича Айвазовского.
Его имя стало настолько известным, что при одном упоминании немедля перед взором говорившего вставали великолепные пейзажи — марины, где безраздельно властвовало море.
1850 год. Айвазовский пишет свою самую известную картину — «Девятый вал».
Дикие громады волн готовы раздавить затерянную в океане крошечную группу потерпевших кораблекрушение.
Мы не знаем, сколько дней провели они в открытом море — люди измучены до предела.
Весь ужас борьбы со стихией вложен в этот холст.
Но вот-вот буря утихнет, и люди, облепившие, как муравьи, обломок мачты, будут спасены.
Пусть неистовствует океан, пусть еще грозно вздымаются гигантские волны.
Воля, мужество, вера человека окажутся сильнее стихии.
Его картины, посвященные легендарным победам русских кораблей, многочисленны…
Среди них — морской бой при Синопе под командованием Нахимова. Айвазовский изобразил подвиг командовавшего флагманским кораблем «Азов» Лазарева в известном полотне «Наваринский бой».
Неувядаемые подвиги доблести и славы русского оружия в исполнении его патриотической кисти обретали вечность. Все внутренние движения сложного флотоводческого искусства маневра, весь непередаваемый грозный эффект артиллерийского боя, молниеносность и неустрашимость десантных операций — все это нашло свое великолепное воплощение в превосходно написанных полотнах художника-гражданина.
Трудно перечислить все полотна Ивана Константиновича Айвазовского, посвященные обороне Севастополя и морским сражениям.
Можно сказать, живописцу удалось запечатлеть самые драматические и яркие страницы истории нашего боевого морского флота.
Его картины воспитывают в зрителе дух гордости, патриотизма, желание изучить, узнать историю тех незабываемых дней.
Сами названия — «Оборона Севастополя», «Малахов курган», «Гибель английского флота у Балаклавы», «Переход русских войск на Северную сторону» — говорят о многом, они невольно заставляют нас вспомнить о героической обороне Севастополя…
Восторженно был встречен его приезд в осажденный Севастополь. В те дни защитники увидели его на прославленном Малаховом кургане вместе с героическими руководителями обороны города Нахимовым и Корниловым.
Воспоминания…
Они роем теснились в душе великого художника, когда он глядел на страшную и суровую панораму Севастополя.
А ведь он помнил его мирным, белоснежным, утопающим в зелени, тихим и приветливым.
Пришла старость.
Ивану Константиновичу пошел восьмой десяток. Но живописец не снижает напряжения труда. Он пишет все новые и новые картины.
Лето проводит в Крыму, в Феодосии, зимой приезжает в Петербург или в Москву.
Сюжетом большинства его произведений служит море в разных состояниях. И сколько ни глядишь на его творения, поражаешься великому разнообразию сюжетов и пластических решений, в общем, одной темы.
Секрет этого сложен и прост.
Вот что говорил о своих работах сам художник: «В нашем искусстве, плоды которого достигаются, как и во всех специальностях вообще, только настойчивым трудом, более чем где-нибудь важно не распускать себя.
… В картинах моих всегда участвует, кроме руки и фантазии, еще и моя художественная память. Я часто с удивительною отчетливостью помню то, что видел десятки лет назад, и потому нередко скалы Судака освещены у меня на картине тем самым лучом, что играл на башнях Сорренто; у берега Феодосии разбивается, взлетая брызгами, тот самый вал, которым я любовался с террасы дома в Скутари».
И мастер создал по памяти шедевр. «Среди волн» — назвал Айвазовский эту жемчужину русской живописи. Автору был восемьдесят один год.
«Среди волн»… Над бездной мечутся седые яростные валы. Они необъятны, в гневе рвутся ввысь, но черные, свинцовые тучи, гонимые штормовым ветром, нависают над пучиной, и здесь, как в зловещем адском котле, властвует стихия.
Клокочет, бурлит, пенится море. Искрятся гребни валов.
Ни одна живая душа, даже вольная птица, не смеет зреть разгул бури… Безлюдно…
Только великий художник мог увидеть и запомнить этот поистине планетарный миг, когда веришь в первозданность бытия нашей Земли.
И сквозь грохот и рев шторма тихой мелодией радости пробивается луч солнца, и где-то вдали брезжит узкая полоска света.
«Быть многообразным — как природа!» — говорил Иван Айвазовский.
Ведь такие слова могут сказать очень немногие мастера пейзажа во всей долгой истории мирового искусства. Но живописец знал не только свою силу, но и свои недостатки. Он не раз вспоминал разговор с Александром Ивановым, который призывал неустанно изучать и писать природу.
… Иван Константинович в конце своей долгой многотрудной жизни открыл школу живописи в Феодосии, в городе, которому он неустанно помогал и почетным гражданином которого был.
Однажды, собрав группу учеников после долгого дня занятий и трудов, маститый художник вздохнув сказал: “Я вижу, что мои картины произвели на вас сильное впечатление. Предостерегаю вас от подражания, которое вредит самостоятельному развитию художника. Можете перенимать технику того или другого живописца, но всего остального вы должны достигать изучением природы и подражанием ей самой.”
Ученики молчали. Со стен студии на них глядела сама жизнь — море необъятное, трепетное, пронизанное то светом солнца, то угрюмое и свинцовое, словно нахмуренное в пасмурный день. Они зримо ощущали, как бежит лунная дорожка по тихой глади морских вод, видели клубы дыма и языки пламени на горящих кораблях…
Среди волн.
В открытое окно мастерской лились лучи заката.
Вечерняя заря во всей своей непередаваемой прелести вставала над Черным морем.
Это был поистине пир красок, уловить все богатство которых удалось лишь немногим мастерам живописи в мировом искусстве, — среди них одним из первых был Иван Константинович Айвазовский. Художник и патриот.
Добрый, честный, широкий человек и гражданин своего Отечества.
В заключение несколько слов о пристрастии многих зрителей к маринам — пейзажам, изображающим море в разных состояниях: утром и ночью, в бурю и во время штиля. Я не раз наблюдал, как у картин Айвазовского в Третьяковской галерее подолгу останавливались группы людей самых разных возрастов, профессий. Молча любовались вольным дыханием моря, бегом облаков. Может быть, они что-то вспоминали.
Подумали вы когда-нибудь о том, почему люди так стремятся увидеть водопады, начиная с Ниагары и кончая скромным горным ручьем, падающим с диких скал.
Разве вы сами не простаивали часами, любуясь игрой веселой воды в фонтанах, или не были очарованы вечным дыханием моря и видом бегущих друг за другом волн морского прибоя…
Оказывается, что польза от лицезрения бегущей воды ощущалась человечеством с древнейших времен, это чувство запрограммировано, как сейчас любят говорить, в генах тысячи лет тому назад.
Об этом пишут мудрецы Востока в своих древних манускриптах.
Иные современные критики не без иронии говорят о популярности марин Айвазовского у тех, кто плохо понимает большое искусство.
Это неверно.
Поистине всемирная известность великого русского живописца зиждется на вселенской любви человечества к морю, которое так гениально и свободно изображено в сотнях его полотен.
Вот потому-то смыкается большое искусство и естественное стремление миллионов людей ощутить и увидеть пейзаж моря в самой природе, на картине или хотя бы в репродукции.
Ради бога, не называйте это тяготение человеческой души к общности с природой «мещанством», «обывательством».
Этим, пожалуй, вы только обнаружите свое непонимание человеческой психологии, этической роли искусства.
Другое дело, что пейзажи и марины бывают хорошие и плохие.
Но маринистов уровня Тернера и Айвазовского за всю историю искусства было не больше десяти.
Думается, главное — не превращать естественное влечение современного человека к красоте, пейзажу, в осуждение зрителей за «пошлость» и «любовь к Салону».
Это просто неумно.
В заключение должен напомнить, что Александр Сергеевич Пушкин, которого трудно заподозрить в отсутствии вкуса, очень любил марины молодого Айвазовского.
Источник: И.В.Долгополов. “Мастера и шедевры” в 3-х томах.