Он грезил о том, что в XXIV веке на смену государствам придут Братства. Был уверен, что история человечества — отражение борьбы Миров Просветления и Миров Возмездия многослойной Вселенной, между которыми есть обиталище людей — Энроф. И ради победы Добра над Злом, ради великой Мистерии становления человечества Вселенная рождает вестников, связывающих силы Света с людским миром. Почти пророков.
Эти вестники, к которым Даниил Андреев причислял и себя, обладали способностью, презрев время, созерцать “космические панорамы и метаисторические перспективы”. И одними из первых в их списке Андреев называет Михаила Лермонтова и Федора Достоевского.
“Роза Мира” Даниила Андреева — одна из самых удивительных книг. Хотя бы потому, что найти что-то похожее в визионерской литературе сложно. “Пройдет несколько десятилетий. Прогрессирующий рост производительных сил достигнет того уровня, который мы будем вправе назвать всеобщим достатком. Условия жизни, какими пользуются теперь граждане передовых стран, водворятся в самых диких уголках земного шара. Обращение на мирные цели тех неимоверных сумм, которые сейчас тратятся на вооружение, сообщит экономическому прогрессу почти непредставимые темпы, — писал в своем трактате Даниил Андреев. — Период всеобщего начального обучения будет во всех странах преодолен, вероятно, еще раньше; в дальнейшем и среднее всеобщее образование начнет представляться уже недостаточным. Очертания интеллигенции совпадут с очертаниями человечества. Развитие новых и новых средств связи, их общедоступность, их комфорт фактически уничтожат проблему международного и межкультурного пространства. Рабочий день, сокращаясь все более, высвободит новые резервы времени. Физиология разработает аппаратуру, помогающую человеческому мозгу быстро и прочно запоминать воспринимаемые им сведения. Досуг станет возрастать. И те вопросы, которые волнуют сейчас большинство, — интересы хозяйства, организации производства, улучшения продукции, промышленной техники, дальнейшего совершенствования жизненных удобств, — потеряют свою остроту. Весьма правдоподобно даже, что тем поколениям будет непонятно и странно, как могли их предшественники увлекаться и кипятиться при решении столь скучных и плоских проблем. Запасы сил обратятся на создание ценностей высшего порядка, ибо материальная основа жизни не будет подвержена никаким колебаниям, всеобъемлюща и совершенно прочна”.
СЫН ПЕВЦА СУМЕРЕК
Даниил был вторым сыном Леонида Андреева, которого современники называли писателем-философом, “певцом сумерек” и “эмиссаром самоубийц”. Мальчик родился 20 октября 1906 года в Берлине, куда семья бежала, опасаясь нового ареста Леонида Николаевича из-за связей с революционерами. Жена писателя Александра Михайловна (урожденная Велигорская, внучатая племянница Тараса Шевченко. —Прим. ред.) в тот момент была беременна. В районе Грюневальд Андреев снял уютную виллу, откуда писал своему другу Максиму Горькому: “Живем мы так. Вообрази: Грюневальд, барская квартира, в которой одних фарфоровых собачек и свиней около миллиона да 500 тысяч портретов Вильгельма и Бисмарка; <…> И живут в квартире: мы, акушерка, мать Шуры и мать моя, и все ждем, когда Шура разродится”.
Александра Михайловна скончалась от родильной горячки через несколько дней после рождения Даниила. Андреев был раздавлен, он тяжело переживал потерю жены. Теща, Евфросинья Варфоломеевна Велигорская, увезла младенца в Москву, где жила с семьей другой своей дочери — Елизаветы Михайловны, жены известного доктора Филиппа Александровича Доброва. Даниила привезли в Москву в декабре 1906-го, в то время Добровы снимали квартиру на Арбате. Позже они переехали в дом № 5 в Малом Левшинском переулке, который станет для Даниила по-настоящему родным. Как вспоминал Андрей Белый, в этом угловом двухэтажном доме ему не раз приходилось сиживать с Леонидом Андреевым и Борисом Зайцевым. Здесь бывали Максим Горький и Иван Бунин, Александр Скрябин и Федор Шаляпин, Владимир Маяковский и Марина Цветаева.
Главу дома, Филиппа Александровича, работавшего в Первой градской больнице, знала вся Москва, от пациентов у него не было отбоя. Для Леонида Андреева Добровы были не только родственниками, но и близкими друзьями. В одном из писем издателю и журналисту Виктору Миролюбову он называл их “поддержкой во всех горестях жизни”.
Для маленького Даниила главным человеком в доме Добровых была бабушка. По словам старшего брата, Вадима, “высокая, строгая, властная”, а для Даниила — добрая, прощающая все его шалости Бусенька. Она была глубоко верующим человеком, крестила годовалого Даню в храме Спаса Преображения на Песках на Арбате. Крестным отцом Леонид Андреев попросил быть Максима Горького. Писатель обещал, но из Италии, где он жил в это время, не приехал, а прислал в духовную консисторию записку: “Сим заявляю о желании своем быть крестным отцом сына Леонида Николаевича Андреева — Даниила. Алексей Максимович Пешков”.
Сына Леонид Андреев видел всего несколько раз в году, когда приезжал в Москву по делам или когда Даня отправлялся к нему погостить. Его попытки забрать младшего сына разбивались о непреклонность Евфросиньи Варфоломеевны. Зять ей никогда не нравился, выбор дочери она не одобряла, да к тому же в 1908 году Андреев вновь женился. Отдавать внуков мачехе Бусенька не хотела. Встречи мальчика со своим знаменитым отцом были нечастыми, а с 1917-го они и вовсе прекратились. В начале декабря Финляндия провозгласила независимость и отделилась от России. Леонид Андреев, живший в Финляндии, оказался в эмиграции. В сентябре 1919 года он скоропостижно скончался от инфаркта в деревне Мустамяки (ныне поселок Яковлево в Выборгском районе Ленинградской области. — Прим. ред.), на даче своего друга Федора Фальковского…
ПЕРВЫЕ ОПЫТЫ
Сочинять Даня начал лет с восьми. Конечно, это нельзя было назвать прозой в общепринятом понимании, скорее, это напоминало сказочное повествование: мальчик составлял своеобразную летопись выдуманной мышиной страны — Мышинии. Ею правили императоры двух династий — Урасовской и Климской. У императоров были не только имена, но и прозвища. Например, Урас VII Святой, Пи I Котогуб, Хруп Веселый V. История Мышинии была бурной: Даня живописует войны и междоусобицы, бунты и революции и даже борьбу язычества и христианства.
Следующим сочинением Дани стала фантастическая эпопея “Юнона”, к созданию которой автор отнесся с основательностью и серьезностью взрослого литератора. Он даже снабдил ее предисловием, в котором, в частности, писал: “Автор сочинения “Юнона” имел целью позабавить молодежь (Андрееву в это время было около 11 лет! — Прим. авт.) своеобразной и оригинальной выдумкой “мой собственный мир”. Еще никто из деятелей литературы не старался и не пробовал написать хоть небольшой рассказ на эту тему”.
Чуть позже были написаны первые стихи, а также рассказы “Путешествие насекомых” и “Жизнь допотопных животных”, к сожалению, не сохранившиеся.
Он не только сочинял романы о загадочных фантастических мирах и планетах, но и рисовал, запечатлев в рисунках смешные события, случавшиеся в доме Добровых и частной гимназии Е.А. Репман, в которой учился и в которой за свои невинные шалости был прозван одноклассниками Рейнеке-Лис. Так звали героя одноименной поэмы Гёте, наделенного хитростью, умом и изворотливостью, помогавшими ему выпутываться из самых, казалось бы, безнадежных ситуаций.
В гимназию он поступил в сентябре 1917 года. Всего через месяц одна эпоха сменила другую. Мир изменился.
НЕ СОВЕТСКИЙ ПИСАТЕЛЬ
После гимназии, которую Даниил окончил в 1923 году, юноша собирался поступать в Московский университет. Но сына “контрреволюционного писателя” не допустили даже к экзаменам. И Даниил отправился в Высший литературно-художественный институт им. В.Я. Брюсова. Однако не доучился, ушел с третьего курса “Брюсовского института”. К тому моменту он уже успел влюбиться и разочароваться: в августе 1926-го он женился на Александре Гублер, учившейся в том же вузе. Правда, через два месяца молодожены разошлись, а в феврале 1927-го развелись.
Даниил вступил в Союз поэтов, подрабатывал написанием рецензий и популярных очерков для детей и продолжал трудиться над своим романом “Грешники”. В 1929 году по просьбе издательства “Федерация” составил комментарии к сборнику “Реквием”, посвященному памяти отца. Вместе с ним над сборником работала писательница и редактор Вера Беклемишева. “Реквием” увидел свет в 1930 году.
Устав от подработок, он искал постоянную работу. Наконец в 1932 году Андрееву удалось устроиться в редакцию газеты “Мотор” — многотиражки завода “Динамо”. Должность называлась “литературный правщик”, статьи и заметки рабкоров нужно было править. Затем его назначили заведующим соцбытсектором газеты. Даниил продержался всего два месяца. Он уволился по собственному желанию, газетная поденщина его не привлекала. Дома в столе лежал роман “Грешники”, начатый еще перед поступлением в институт и так и оставшийся незаконченным. Писал ночами. В том числе и стихи. В письме брату Вадиму сообщил, что “за них попал в Союз Поэтов”, но печататься не спешит — “слишком занят прозой и учением”.
Почувствовав себя совершенно непригодным к скучной и неинтересной газетной поденщине, устроился художником-оформителем, выполнял всевозможные заказы музеев — Коммунального (ныне — Музей Москвы), Политехнического, проектировал экспозиции в самых разных павильонах Сельскохозяйственной выставки, в Парке культуры и отдыха им. Горького. А по ночам возвращался к стихам.
В 1935 году Даниил вступил в Горком художников-оформителей. Профессиональным рисовальщиком он себя никогда не считал, но навыки и умение выполнять разной сложности чертежи, планы, схемы и даже заниматься фотомонтажом позволили не только зарабатывать на жизнь, но и помогать семье.
В это время он познакомился с Виктором Василенко. Виктор учился на искусствоведа и тоже писал стихи. О своих встречах будущий историк искусства вспоминал: “Из Трубниковского переулка, где я жил с родителями, я приходил к Дане в Малый Левшинский. <…> приходил часто, и мы в его комнате с двумя окнами во двор обычно засиживались допоздна”. О чем разговаривали и не могли наговориться молодые люди? “Эти вечера, — продолжал Василенко, — были наполнены разговорами о поэзии, о Блоке, о Волошине, о Гумилеве… О Боге”.
В марте 1937-го Даниил познакомился с Аллой Ивашевой-Мусатовой, которая станет его женой. В то время она работала корректором, но мечтала стать художником. “Мы подходили Малым Левшинским переулком к небольшому дому, а навстречу из двери этого дома вышел высокий, худой, стройный, несмотря на сутуловатость, человек с очень легкой и быстрой походкой, — писала Алла Александровна в “Жизни Даниила Андреева, рассказанной его женой”. — Шел сильный снег, и так я и запомнила: блоковский ночной снегопад, высокий человек со смуглым лицом и темными узкими глазами. Очень теплая рука. Так он вошел в мою жизнь…”. У обоих был неудачный опыт семейной жизни, они почувствовали родственные души и потянулись друг к другу. Она станет его ангелом-хранителем, преданной и любящей женой, сохранит все рукописи и сделает все возможное, чтобы его наследство стало доступным читателям в России.
В силу характера и в силу таланта Даниил Андреев всегда стремился быть свободным и внешне, и внутренне. В новую эпоху он не вписался: она требовала сочинять оптимистические и нравоучительные романы и повести о новой, счастливой крестьянской жизни и передовиках производства. А он в это время выдохнет:
За днями дни… Дела, заботы, скука
Да книжной мудрости отбитые куски.
Дни падают, как дробь, их мертвенного стука
Не заглушит напев тоски.
Вся жизнь — как изморозь. Лишь на устах осанна.
Не отступаю вспять, не настигаю вскачь.
То на таких, как я, презренье Иоанна —
Не холоден и не горяч!
Поэт, мистик, визионер, писатель с особым видом сознания, особым мировидением, миросозерцанием и мирочувствованием, он не просто не хотел, а по своей писательской сути не мог сочинять ни о брусках, ни о цементе, ни о гидроцентралях. Он не был антисоветским писателем. Он был просто не советским писателем. Не шел в ногу с другими, а выбивался из строя. Ему были одинаково чужды как комсомольские агитки Безыменского и “Кодекс конструктивизма” Сельвинского, так и стихи Тихонова, Багрицкого или Светлова. В 1930-е он сочинял не гражданские вирши, не бравурные марши и шумные агитки, а “Песнь о Монсальвате” — замке, где хранится святой Грааль. “Осенью я начал большую поэму из эпохи Крестовых походов — свободная вариация на тему центрального мифа позднего Средневековья, — очень свободная, озаренная тем пониманием, которое возможно только для человека нашей эпохи и нашей страны… — писал Даниил Андреев в одном из писем 1936 года. — Сейчас эта поэма — единственное, что по-настоящему заставляет меня хотеть жить: хотя бы для того, чтобы кончить ее”.
Пока одни “поднимали целину”, а другие мечтали о “городе-саде”, он писал роман “Странники ночи”. По словам Аллы Андреевой, роман рассказывал о судьбе московской семьи Горбовых и ее окружении, о духовных исканиях интеллигенции после революции.
“РОДИНА СМОТРЕЛА НА КАЖДОГО ИЗ НАС…”
В октябре 1942 года Даниила Андреева мобилизовали, но по состоянию здоровья признали не годным к строевой службе, зачислили в нестроевые и отправили в штаб в Кубинке, под Москвой.
А в январе 1943-го писатель в составе 196-й Краснознаменной стрелковой дивизии перейдет через Карельский перешеек — двое суток бойцы шли по замерзшему Ладожскому озеру — и войдет в блокадный Ленинград. “Родина смотрела на каждого из нас…” — напишет он в поэме “Ленинградский апокалипсис”, вглядываясь в солдат, шедших “по льду… без слов, без слез, в молчании”, через снежную грозу, мороз и колючий, пронизывающий до костей ветер. Поэма войдет в книгу “Русские боги”, объединенную общей темой и идеей: в ней собраны и циклы стихотворений, и поэтические симфонии, и поэмы в прозе. Он назовет их “звеньями неразрывной цепи”, а саму книгу “поэтическим ансамблем”, усматривая в ней “черты сходства с ансамблем архитектурным”. Андреев начнет работать над этой книгой в конце 1940-х, закончит в начале 1950-х, но при его жизни ни одной строки из нее опубликовано не было.
В автобиографии, написанной еще в 1943 году, Даниил Андреев подчеркнул: “…германский фашизм я не могу рассматривать иначе как реакционную силу, посягающую на самое существование русской культуры, на самостоятельное бытие русского народа, живым членом которого себя чувствую и сознаю”. Он признается в своей любви к старой культуре Германии и Италии, а фашизм, возникший “на теле этих культур”, называет “раковой опухолью”, которую необходимо удалить “самым жестким хирургическим путем”. И поэтому своим долгом и обязанностью считает “включиться в… общую освободительную борьбу”, несмотря на то, что признан медкомиссией не годным к строевой службе. Он хочет принести пусть и небольшую, но реальную пользу еще и потому, что некоторые “усвоенные… с детства и укоренившиеся навсегда” моральные взгляды “диктуют… не избегать ни опасностей, ни открытой борьбы”.
В писарях он проходил недолго. Вскоре его перевели в погребальную команду. Он хоронил убитых и, по словам Аллы Андреевой, читал над ними заупокойные молитвы. Было тяжко и горько, но он не жаловался, терпеливо выполнял все, что требовалось. Сослуживец Федор Хорьков запомнил его похудевшим и осунувшимся, но исправно делавшим эту тяжелую работу. Дивизия стояла на берегу Невы, напротив Шлиссельбурга, они жили в соседних землянках и не раз ели щи и кашу из одного котелка.
Приходилось перетаскивать не только трупы, но и снаряды. В итоге Андреев угодил в госпиталь: боли в спине мучили днем и ночью. Там же он узнал о своей награде — медали “За оборону Ленинграда”.
“НЕ ЗАГОВОРЩИК Я, НЕ БАНДИТ…”
После войны он вновь взялся за перо — вернулся к прерванной войной работе над романом “Странники ночи”.
Отдельные главы читал некоторым друзьям и знакомым, среди которых нашелся доносчик. В НКВД роман прочитали и 21 апреля 1947 года Андреева арестовали по 58-й статье (контрреволюционная деятельность). Через два дня арестовали и его жену. Все рукописи, письма, дневники, найденные при обыске, уничтожили. Чудом сохранилось несколько черновых набросков романа “Странники ночи”. Все остальное об этом произведении мы знаем только со слов супруги писателя. “Роман, — вспоминала Алла Андреева, — был написан удивительным, богатым и очень ритмичным языком. Его можно было бы даже назвать поэмой в прозе. И он был очень большим, в двух томах, почти как “Братья Карамазовы”. С религиозной напряженностью не меньше, чем у Достоевского. И там была совершенно необыкновенная Москва. <…> живой, многоплановый и очень трагический город. <…> со всем бытом конца 30-х годов, тяжелый, нищий, с ее трамваями, крысами и коммуналками. И, конечно, с ее ночными арестами. И эта реальная Москва как-то совсем незаметно переходила в какой-то странный, фантастический мир, как у Александра Грина в “Крысолове”, когда реальный голодный Петроград 20-х годов переходит в город мистических видений…”.
Даниила Андреева обвинили “в создании антисоветской группы, антисоветской агитации и террористических намерениях” и в соответствии с УК РСФСР Особое совещание вынесло приговор — 25 лет тюрьмы. Еще 19 человек по этому делу — жену, родственников, друзей — приговорили к разным срокам — от 10 до 25 лет.
В 1948 году его, полуживого, из Лефортова перевели во Владимирский централ. И арест, и допросы, и тюрьма переплавятся в стихи:
…Не заговорщик я, не бандит, —
Я вестник другого дня.
А тех, кто сегодняшнему кадит —
Достаточно без меня.
ОЗАРЕНИЯ
Даниил Андреев жил чрезвычайно полной и насыщенной духовной жизнью и не раз испытывал переживания, которые называл “мистическими озарениями”. Таких озарений было несколько, первое случилось в августе 1921 года, когда ему не было еще и 15 лет. Без всякой цели он бродил по улочкам Москвы, добрел до Волхонки, остановился в одном из сквериков, в те годы окружавших храм Христа Спасителя, и вдруг перед ним открылся, как он напишет в “Розе Мира”, “бушующий, ослепляющий, непостижимый мир, охватывающий историческую действительность России в странном единстве с чем-то неизмеримо большим над ней”. Этим миром — “образами и идеями, постепенно наплывавшими оттуда в круг сознания” — Андреев будет жить на протяжении многих лет, из этого мира взрастут многие темы и идеи, пронизывающие его творчество.
Другое мистическое озарение он испытал весной 1928 года в церкви Покрова Пресвятой Богородицы в Большом Левшинском переулке (через два года церковь закроют, затем разрушат и возведут на ее месте жилой дом. — Прим. авт.). Он остался после пасхальной заутрени на раннюю обедню, читали Евангелие от Иоанна: “В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог”, и в этот момент случилось озарение. Об этом переживании тоже есть в “Розе Мира”: “Внутреннее событие, о котором я говорю, было и по содержанию своему, и по тону совсем иным, чем первое: гораздо более широкое, связанное как бы с панорамой всего человечества и с переживанием всемирной истории как единого мистического потока, оно, сквозь торжественные движения и звуки совершавшейся передо мной службы, дало мне ощутить тот вышний край, тот небесный мир, в котором вся наша планета предстает великим Храмом, где непрерывно совершается в невообразимом великолепии вечное богослужение просветленного человечества”.
Озарения, свободные от метафизического ужаса, были пережиты и гораздо позднее, в маленькой, тесной тюремной камере Владимирской тюрьмы.
Там же, в тюрьме, он и начнет работать над религиозно-мистическим трактатом “Роза Мира” — работать тайком, урывками, опасаясь, что рукопись при обысках найдут и уничтожат. В этой книге, которой он отдаст восемь лет жизни, как в симфонии сольются все его озарения, идеи и образы, с которыми он жил на воле и в неволе и которые хотел воплотить в слове.
Понимая всю сложность своего труда, Андреев объяснит читателю: “Мои книги, написанные или пишущиеся в чисто поэтическом плане, зиждутся на личном опыте метаисторического познания. Концепция, являющаяся каркасом этих книг, выведена целиком из этого опыта”. И возведет этот духовный опыт к пережитым им озарениям. Поэтому “Роза Мира” — не роман, не повесть, не богословское сочинение, эта книга предстает перед нами как самый необычный литературный памятник XX века, в котором тесно переплетены история и искусство, философия и религия, психология и поэзия.
“ЛИШЬ НА УСТАХ ОСАННА…”
23 апреля 1957 года его освободили, в июне Верховный суд отменил все обвинения, а 11 июля он был полностью реабилитирован. О пересмотре дела Андреева просили Корней Чуковский, Виктор Шкловский, Константин Симонов и другие известные советские писатели.
Тем же летом он встретился со старшим братом — Вадим долгое время жил во Франции, а когда страну оккупировали немцы, вступил в ряды Сопротивления. Впервые после сорока лет разлуки он приехал в Советский Союз.
К этому времени Даниил Леонидович был уже тяжело болен и понимал, что жизнь прожита. И хотя болезни мучили его, он нашел в себе силы дописать цикл стихотворений “Сказание о Яросвете”, завершить поэму в прозе “Изнанка мира” и поставить последнюю точку в “Розе Мира”. “Я тяжело болен, годы жизни моей сочтены. Если рукопись будет уничтожена или утрачена, я восстановить ее не успею, — писал Андреев в “Розе Мира”. — Но если она дойдет когда-нибудь хотя бы до нескольких человек, чья духовная жажда заставит их прочитать ее до конца, преодолевая все ее трудности, — идеи, заложенные в ней, не смогут не стать семенами, рождающими ростки в чужих сердцах”.
Слова эти звучали как завещание. Алла Александровна завещанное исполнила: первое издание “Розы Мира” вышло в 1991 году.
Даниил Андреев скончался 30 марта 1959 года. “Он очень мучился до самого конца, — вспоминала Алла Александровна в письме брату своего мужа. — Смерть пришла все же неожиданной, тогда, когда казалось, что ему уже получше немного. Агония была короткой и, очевидно, уже в бессознательном состоянии. Умер он при враче, и последние его слова были обращены к этой очень милой женщине-врачу: “Какая вы добрая!” В гробу он лежал такой ясный, молодой и красивый, как будто и не было этих мучений”.
За год до этого Даниил Леонидович и Алла Александровна обвенчались в храме Ризоположения на Шаболовке. Венчал их священник Николай Голубцов. Он же исповедовал писателя незадолго до смерти. Отпевали Даниила Андреева в том же храме на Шаболовке…
Источник: журнал «Русский мир» №7 2023г.