Корней Чуковский свои сказки сочинял не для того, чтобы их издать, а для своих детей, которых у него было четверо.
Вряд ли кто из нас не знает продолжение строк: “Ехали медведи…”, “— Кто говорит? — Слон. — Откуда? — От верблюда…”, “Вдруг из маминой из спальни кривоногий и хромой выбегает…”, “И подушка, как…”, “Муха, Муха-Цокотуха…”, “Ох, нелегкая это работа — …”, “Маленькие дети, ни за что на свете…” И таких строк можно привести десятки, если не сотни. Иногда кажется, что и родился человек, уже зная, кто такие Муха-Цокотуха, Айболит и Бармалей.
Та самая Муха-Цокотуха появилась на свет в 1923 году, тогда же, когда были впервые изданы “Мойдодыр” и “Тараканище”.
БАШМАЧКИ ДЛЯ МУРОЧКИ
Многие взрослые сочиняют сказки для своих детей. И я своим маленьким дочкам Насте и Ане рассказывал перед сном сказочные истории, которые на ходу сочинял. Не помню ни сюжетов, ни персонажей, но хорошо помнится, как перед сном они просили: “Пап, ну расскажи, что дальше было?”
И Чуковский свои сказки сочинял не для того, чтобы их издать, а для своих детей, которых у него было четверо — Коля, Лида, Боря, Маша. Я был хорошо знаком с Еленой Цезаревной Чуковской — внучкой Корнея Ивановича. В семье ее звали Люшей. Часто бывал у нее в доме на Тверской — том самом, на стене которого мемориальная доска. От нее я и услышал истории появления некоторых сказок.
“Крокодил” родился под стук вагонных колес. Корней Иванович с Колей ехал в ночном поезде из Петербурга в Москву. Мальчик капризничал — у него ныл зуб. И Чуковский начал рассказывать ему невероятную историю:
Жил да был Крокодил,
Он по улицам ходил,
Папиросы курил,
По-турецки говорил,
Крокодил, Крокодил
Крокодилович!
Коля забыл про зуб, стал слушать, а когда отец делал паузу, требовал: “Дальше! Дальше!” Вот так родилась первая сказка Чуковского. И произошло это в 1915 году.
“Муху-Цокотуху” Корней Иванович сочинил для внучки Марины. Как он сам вспоминал, у него было веселое настроение и строчки рождались сами собой: “Стал набрасывать строка за строкой <…> веселую поэму о мухиной свадьбе, причем чувствовал себя на этой свадьбе женихом”.
Муха, Муха-Цокотуха,
Позолоченное брюхо!
Муха по полю пошла,
Муха денежку нашла.
Он читал внучке сказку — она то заливалась смехом, то сжималась от страха, то вновь веселилась. История с Мухой дошла до танцев:
Эй, сороконожки,
Бегите по дорожке,
Зовите музыкантов,
Будем танцевать!
Музыканты прибежали,
В барабаны застучали.
Бом! бом! бом! бом!
Пляшет Муха с Комаром.
Тут Мариша сама пустилась в пляс, а с ней и ее седой дедушка.
А вот “Чудо-дерево” Корнея Ивановича выросло из его переживаний. Четверо детей — их надо одеть, обуть, а они, сорванцы, одежду и обувь не берегли. Не напасешься. Потому и родилась мечта:
Как у наших у ворот
Чудо-дерево растет.
Чудо, чудо, чудо, чудо
Расчудесное!
Не листочки на нем,
Не цветочки на нем,
А чулки да башмаки,
Словно яблоки!
И далее папа идет по саду и срывает с ветки голубые башмачки для дочки Мурочки.
А Мура запустит сюжет “Путаницы”. Было ей годика два. Заходит она в кабинет отца и сообщает: “Папа, ава — мяу!” То есть собака мяукает. И засмеялась счастливая. Чуковский поправил: “Ты путаешь, ава — гав”. Мура еще пуще засмеялась и повторила: “Ава — мяу!” И отец вступил в игру: “А петух кричит гав! А утки — ква-ква! А воробушек — му-у-у!” А дальше просто — Чуковский тут же и начал писать:
Замяукали котята:
“Надоело нам мяукать!
Мы хотим, как поросята,
Хрюкать!”
А за ними и утята:
“Не желаем больше крякать!
Мы хотим, как лягушата,
Квакать!”
И знаменитый “Мойдодыр” посвящен дочке Муре. Маленькая девочка не желала умываться, и Корней Иванович поучительно декламировал:
Надо, надо умываться
По утрам и вечерам,
А нечистым
Трубочистам —
Стыд и срам!
Стыд и срам!
И дальше само собой потекли всем нам знакомые строки.
А вот “Телефон” — это переживания самого Чуковского. Всю жизнь он страдал бессонницей. А заснет — и, как назло, тут же телефонный звонок. Потому:
Я три ночи не спал,
Я устал.
Мне бы заснуть,
Отдохнуть…
Но только я лег —
Звонок!
Любая сказка Чуковского — это образность, легкость слога и, самое главное — всегда победа добра над злом. Дети верят, что добро всегда побеждает.
ЧЕМ “МОЙДОДЫР” ОСКОРБИЛ ПРОЛЕТАРИАТ?
Никому из детей и в голову не придет искать в “Мойдодыре” или в “Мухе-Цокотухе” какой-то другой смысл, кроме того, что они читают. Да и взрослые вряд ли об этом задумывались. Но нашлись дяди и тети, которые пытались вывернуть строчки сказок Чуковского наизнанку, чтобы поискать на оборотной стороне контрреволюционный смысл.
В 1925 году цензура запретила издание “Мухи-Цокотухи”. Причина запрета сегодня выглядит комичной: в сказке пропагандируются реакционные праздники — именины и свадьба. Бдительность цензора не была спонтанной: 18 июня 1925 года вышло постановление Политбюро “О политике партии в области художественной литературы”, в котором указывалось: не только в обществе, но и в литературе идет ожесточенная классовая борьба, потому необходимо выкорчевывать буржуазные привычки и обычаи со страниц книг. Чуковский делает запись в дневнике: “Самый страшный бой был по поводу “Мухи-Цокотухи”: буржуазная книга, мещанство, варенье, купеческий быт, свадьба, именины, комарик одет гусаром…” А маленькая Мура прокомментировала ситуацию так: “Муха бедная была, ничего не принесла”.
И пошло-поехало! “Крокодил” — это, оказывается, попытка оправдать Корниловский мятеж. “Мойдодыр” оскорбляет пролетариат: нельзя читать детям строки “а нечистым трубочистам — стыд и срам”. “Тараканище” дает неправильные представления о мире насекомых. А “Бармалей” вообще не соответствует задачам коммунистического воспитания.
“Комсомольская правда” увидела в “Мойдодыре” плач по горькой участи буржуев, пострадавших от советского строя. И в доказательство газета приводит строчки:
Одеяло
Убежало,
Улетела простыня,
И подушка,
Как лягушка,
Ускакала от меня.
И вывод: “Что это, как не жалоба буржуя на экспроприацию его имущества!”
“Чудо-дерево” впервые было опубликовано в 1924 году и тут же подверглось жесточайшему разносу. Заведующая отделом детской литературы ОГИЗа Клавдия Свердлова в журнале “На посту” обвиняла Чуковского в том, что он потешается над попытками государства обеспечить детей бедноты обувью и подчеркивает социальное неравенство в новой стране — буржуазные Мурочки и Зиночки получают от чудо-дерева туфельки с помпончиками, а пролетарским детям достаются валенки и лапти. И вот заключение статьи: “Мы должны взять под обстрел Чуковского и его группу, потому что они проводят идеологию мещанства”.
Встрепенулся и журнал “Дошкольное воспитание”. В четвертом номере за 1929 год размещена резолюция родителей одного из детских садов под заголовком “Мы призываем к борьбе с “чуковщиной”. Родители пишут: “Ни одна из его книг не будит в ребенке социальных чувств, коллективных устремлений. Наоборот, у Чуковского книги, развивающие суеверие и страхи (“Бармалей”, “Мойдодыр”, “Чудо-дерево”), восхваляющие мещанство и кулацкое накопление — “Муха-Цокотуха”, дающие неправильное представление о мире животных и насекомых — “Крокодил”, “Тараканище”.
Самое смешное заключается в том, что большинство произведений, к которым у цензоров возникали идеологические претензии, Чуковский написал задолго до того, как они приобрели политический подтекст. “Крокодил” и вовсе появился еще в царские времена.
Невероятная история случилась с “Тараканищем”. Многие считают, что Чуковский написал сатиру на Иосифа Сталина. Что ж, соблазнительно увидеть вот в этих строчках известно кого:
Вот и стал Таракан
победителем,
И лесов, и полей повелителем.
Покорилися звери усатому.
(Чтоб ему провалиться, проклятому!)
Напомню, сказка была издана в 1923 году, когда Сталин получил должность Генерального секретаря ЦК РКП(б) и еще не стал могущественным правителем.
Чуковский поначалу относился с юмором к обвинениям, однако ему стало не до смеха: под запрет попали все его сказки. Да и появившийся термин “чуковщина” резал слух. И он решил обратиться за помощью и поддержкой к Надежде Константиновне Крупской. Как-никак вдова вождя революции, заместитель наркома просвещения. О встрече с ней запись в дневнике от 28 ноября 1927 года: “Я — к Крупской. Приняла любезно и сказала, что сам Ильич улыбался, когда его племяш читал ему моего “Мойдодыра”. Я сказал ей, <…> что волокита с “Крок.” показывает, что у педагогов нет твердо установленного мнения, нет устойчивых твердых критериев, и вот на основании только одних предположений и субъективных вкусов они режут книгу, которая разошлась в полумиллионе экземпляров и благодаря которой в доме кормится девять человек. Эта речь ужаснула Крупскую. Она так далека от искусства, она такой заядлый “педагог”, что мои слова, слова литератора, показались ей наглыми. Потом я узнал, что она так и написала Венгрову записку: “Был у меня Чуковский и вел себя нагло”.
Видимо, эта встреча подтолкнула Крупскую всерьез разобраться с “наглецом”. И она сама берет в руки перо. В феврале 1928 года в газете “Правда” появляется ее статья “О “Крокодиле” Чуковского”. С добросовестностью патологоанатома она препарирует сказку о Крокодиле. И делает идеологически выверенный вывод: “Вместо рассказа о жизни крокодила дети услышат о нем невероятную галиматью. <…> Изображается народ: народ орет, злится, тащит в полицию, народ — трус, дрожит, визжит от страха. <…> Это уже совсем не невинное, а крайне злобное изображение, которое, может, недостаточно осознается ребенком, но залегает в его сознании. <…>Что вся эта чепуха обозначает? Какой политический смысл она имеет? <…> Приучать ребенка болтать всякую чепуху, читать всякий вздор, может быть, и принято в буржуазных семьях, но это ничего общего не имеет с тем воспитанием, которое мы хотим дать нашему подрастающему поколению. <…> Веселое “Чудо-дерево” родилось из печальных переживаний: как одеть-обуть детей? Я думаю, “Крокодил” ребятам нашим давать не надо, не потому, что это сказка, а потому, что это буржуазная муть”.
Чуковский в дневнике обычно подробно описывает свои впечатления по поводу публикаций в свой адрес. Статью Свердловой и резолюцию родителей он вырезал и вклеил в дневник, а по поводу статьи вдовы вождя в “Правде” лишь два кратких упоминания: 3 февраля, 1928 год. “Сейчас чувствуется, что январь 1928 г. — веха в моей жизни. Статья Крупской”. 9 февраля. “Вчера кончил воспоминания о Горьком. Я писал их, чтобы забыться от того потрясения, которое нанесла мне Крупская”.
ПРИКЛЮЧЕНИЯ БИБИГОНА В СТРАНЕ ЧУДОСЛАВИИ
Но никакими запретами не искоренить сказки Чуковского. Их помнили наизусть, а книжки передавали из рук в руки. Смешно: сказки — запрещенная литература. Да и многие здравомыслящие партийные деятели понимали глупость запрета. Один из них признался Чуковскому: “…важный сановник, начальник Соцвоса, оказался искренним, простым и либеральным. Он сказал мне: “Не могу я мешать пролетарским детям читать “Крокодила”, раз я даю эту книжку моему сыну. Чем пролетарские дети хуже моего сына?”
К середине 1930-х годов страсти по поводу вредности сказок Чуковского растаяли, на его произведения перестали ставить клеймо “чуковщина”. Начали выходить издания всех его сказок. В 1938-м снят фильм “Доктор Айболит”, в следующем году выходит мультфильм “Мойдодыр”, а в начале 1941-го — мультфильм “Муха-Цокотуха”.
А сказки Корней Иванович перестал писать. То ли потому, что дети выросли, то ли иссяк заряд. Однако во время войны он написал конъюнктурную сказку “Одолеем Бармалея”.
У сказки предисловие: “За далекими морями, у подножия Синей горы, над быстрою рекою Соренгою, есть маленькая страна Айболития. Правит ею доктор Айболит, румяный, седой и добрый. Главные жители этой страны лебеди, зайцы, верблюды, белки, журавли да орлы, да олени. Рядом с Айболитией — звериное царство Свирепия. Там, среди пустынь и лесов, живут ягуары, шакалы, удавы, носороги и другие кровожадные звери. Царь этой страны — Бармалей. Горе тому, кто заблудится и попадет в его царство! Но, к счастью, вдали, на широкой равнине, есть могучая страна Чудославия. В этой стране миллионы героев, и среди них — знаменитый боец, доблестный Ваня Васильчиков. Послушайте, как он одолел Бармалея и спас Айболитию от ужасного нашествия диких зверей”.
Аналогия понятная: Свирепия — это фашистская Германия, Чудославия — Советский Союз. В обычном для Чуковского живом образном стиле рассказывается, что воины Чудославии разобьют псов Свирепии. Отрывки из сказки печатались в “Пионерской правде”, в партийной газете Узбекистана “Правда Востока”, отдельным изданием сказка “Одолеем Бармалея” выходила в Ереване, Ташкенте, Пензе. Гослитиздат включил отрывок “Бармалея” в антологию советской поэзии к 25-летию Октябрьской революции, а писателя внесли в список претендентов на Сталинскую премию. Сталин лично вычеркнул сказку из антологии. А 1 марта 1944 года в “Правде” появляется разгромная статья “Пошлая и вредная стряпня Чуковского”. Написал ее академик П. Юдин, директор Института философии. Уже по заголовку понятно содержание публикации. После таких разносов художника вычеркивают из творческого процесса. Чуковский раздавлен. Но реакция в дневнике краткая: “Статья в “Правде”. А последствия газетного окрика он ощутил сразу же. В издательстве “Искусство” была на выходе его книга о Репине — разобрали набор. В другом издательстве готовили книгу о Чехове — прекратили над ней работу. К счастью, не запретили сказки.
Запись Чуковского в дневнике от 6 июля 1945 года: “Начал писать сказку о Бибигоне — последнюю сказку моей жизни”. И это действительно оказалась последняя сказка Корнея Ивановича. “Приключения Бибигона” печатались в журнале “Мурзилка” с продолжением в 1945–1946 годах. Но публикация была прервана. Запись в дневнике: “Бибигона” оборвали на самом интересном месте. Главное, покуда зло торжествует, сказка печатается. Но там, где начинается развязка, — ее не дали детям, утаили, лишили детей того нравственного удовлетворения, какое дает им победа добра над злом”.
А причина прекращения публикации сказки была проста: секретарь ЦК ВКП(б) Жданов выступил с разгромным докладом “О журналах “Звезда” и “Ленинград”. Тут же во всех газетах и журналах появились соответствующие статьи в поддержку положений доклада. В “Правде” публикуется статья “Серьезные недостатки детских журналов”, в которой основной мишенью стали “Приключения Бибигона”.
НАДПИСЬ НА ПАМЯТНИКЕ
Корней Иванович чувствовал душу ребенка, его сказки созвучны детскому восприятию мира. Он был своим в мире детства. В воспоминаниях о Чуковском многие отмечают: писатель легко и непринужденно общался с детьми, на равных участвовал в их веселых играх. Он писал: “Дети живут в четвертом измерении, они в своем роде сумасшедшие, ибо твердые и устойчивые явления для них шатки, и зыбки, и текучи. <…> Задача в том, чтобы войти в это безумие <…> и заговорить с детьми языком этого другого мира, перенять его образы и его своеобразную логику <…> Если мы, как Гулливеры, хотим войти к лилипутам, мы должны не нагибаться к ним, а сами сделаться ими”.
Незадолго до смерти Чуковский написал статью “Признания старого сказочника”. В ней он отметил, что поэт, пишущий для детей, должен писать в минуты счастья. А между тем жизнь у него была отнюдь не счастливой. И не только из-за проработок, которые время от времени устраивала ему власть. Характер у него был непростой. Это чувствуется по его письмам, по дневниковым записям. Елена Цезаревна показала мне отрывок из письма своей матери поэту Давиду Самойлову. Лидия Корнеевна пишет: “К.И. был человек одинокий, замкнутый… бессонный, страдающий тяжелыми приступами отчаяния. Считал себя бездарным. <…> Женился рано, 19-ти лет, и тяжким трудом содержал большую семью. <…> Перечитывая его дневниковые записи, все время думаю: “Бедный папа”.
И все-таки Чуковский был оптимистом. Без этого он не написал бы своих гениальных сказок. Он верил в торжество добра: “Всякая искренняя детская сказка всегда бывает рождена оптимизмом. Ее живит благодатная детская вера в победу добра над злом”.
В письме Репину в 1923 году Чуковский горюет: “Я написал двенадцать книг, и никто не обратил на них никакого внимания. Но стоило мне однажды написать, шутя, “Крокодила”, и я сделался знаменитым писателем. <…> Боюсь, что на моем памятнике, когда я умру, будет начертано “Автор “Крокодила”.
Чуковский умер в 1969 году. Похоронили его на кладбище в Переделкине. На памятнике всего лишь имя: “Корней Чуковский”. Но этого достаточно, потому что он навсегда останется в нашей истории и в русской литературе.
Источник: журнал «Русский мир» №9 2023г.